– Выпороть ее, так послушалась бы, – сказал Легри, сплевывая. – Да сейчас не до этого, очень уж время горячее. Сейчас каждый работник на счету. На вид-то она хлипкая, а такие самый упрямый народ. До полусмерти придется запороть, пока не образумится.
– Она лодырничает, да вдобавок дерзкая такая, только и знает, что брюзжать. Том за нее нею работу делает.
– Вот как? Ну что ж, пусть он сам собственноручно Люси и высечет. Во-первых, ему надо привыкать, а во-вторых, он все-таки не переусердствует. Не то что вы, дьяволы!
– Ха-ха-ха! – загоготали оба негодяя, подтверждая своим злобным хохотом отзыв, который дал им Легри.
– Вот увидите, хозяин, как Том и мисс Касси постарались. Корзина-то у Люси будет полная.
– Я сам ее взвешу, – многозначительно сказал Легри.
Оба надсмотрщика снова расхохотались.
– Так… Значит, мисс Касси полный день работала?
– Да еще как работала! Будто в нее дьявол вселился со всеми своими чертями!
– Они всегда при ней, и дьявол и черти, – сказал Легри и, злобно выругавшись, пошел в сарай.
Измученные, примолкшие люди медленно один за другим входили в сарай и со страхом ставили свои корзины на весы.
Легри отмечал принятый хлопок на грифельной доске, к которой была приклеена сбоку полоска бумаги с именами невольников.
Корзина Тома потянула хорошо, и он отошел в сторону, с тревогой глядя на Люси.
Шатаясь от усталости, она подошла к весам и поставила на них свою корзину Легри сразу увидел, что придраться не к чему, и все-таки закричал, притворившись разгневанным:
– Ах ты тварь ленивая! Опять недовес! Ну, подожди! Это тебе даром не пройдет!
Люси застонала и в отчаянии опустилась на скамью.
Настала очередь женщины, которую называли мисс Касси. Она выступила вперед и с надменной усмешкой небрежно поставила свою корзину на весы.
Легри насмешливо, но пытливо заглянул ей в глаза. Она ответила ему твердым взглядом и проговорила что-то по-французски, еле заметно шевельнув губами. Никто не понял ее слов, один только Легри, услышав их, изменился в лице. Он занес руку, словно собираясь ударить ее, но она смерила его презрительным взглядом, повернулась и вышла из сарая.
– А теперь, Том, пойди сюда, – сказал Легри. – Помнишь, я говорил, что не затем я тебя покупал, чтобы ты работал наравне с остальными. Ну, так вот, получишь повышение: будешь у меня надсмотрщиком. Сегодня с вечера и приступай к своим новым обязанностям. Возьми вон ту женщину и высеки ее. Ты ведь видал, как это делается. Справишься?
– Прошу прощения, хозяин, – сказал Том, – увольте меня от этого. Я к такому делу не привык, никогда этим не занимался… и не смогу, рука не подымется.
– Ты у меня к такому привыкнешь, то тебе раньше и во сне не снилось! – крикнул Легри, схватил ремень и ударил им Тома наотмашь по щеке – раз, другой, третий. – Ну! – сказал он, остановившись, чтобы перевести дух. – Все еще отказываешься?
– Отказываюсь, хозяин, – ответил Том и утер рукой кровь, струйкой сбегавшую по лицу. – Я готов работать день и ночь, работать до последнего вздоха, но против совести своей не пойду, хозяин, никогда не пойду.
Голос у Тома был мягкий, ровный, держался он всегда почтительно, и поэтому Легри считал его покладистым, трусоватым. Последние слова Тома так поразили невольников, что они охнули, как один человек. Несчастная мулатка стиснула руки и прошептала:
– О господи!
Остальные переглянулись между собой и затаили дыхание, готовясь к неминуемой грозе.
Легри оторопел от неожиданности, но быстро пришел в себя и рявкнул:
– Ах ты скотина черномазая! Ему, видите ли, совесть не позволяет выполнить хозяйскую волю! Да вам, тварям, и думать об этом не полагается! Ты что о себе возмечтал? В господа метишь? Мистер Том указывает хозяину, что справедливо и что несправедливо! Так тебе совесть не позволяет высечь эту ведьму?
– Не позволяет, хозяин, – сказал Том. – Она совсем больная, слабая. Разве можно быть таким жестоким? Я никогда на это не соглашусь. Хозяин, если вы хотите меня убить, убейте, а руки я на нее не подниму. Мне смерть и то легче.
Том говорил тихо, но в этом тихом, мягком голосе слышалась несокрушимая воля Легри трясло, словно в лихорадке, его зеленоватые глаза так и сверкали, он весь ощетинился от ярости.
– Ах ты святоша! Учить нас, грешников, вздумал? А что в библии написано, забыл? «Рабы, повинуйтесь господам вашим». А кто твой господин? Я! Кто заплатил за тебя, собаку, тысячу двести долларов? Ты теперь мой, и душой и телом! – И Легри изо всех сил ударил Тома сапогом.
Но эти слова пробудили ликующую радость в измученном сердце Тома. Он выпрямился и, подняв к небу залитое слезами и кровью лицо, воскликнул:
– Нет, нет, хозяин! Мою душу не купишь ни за какие деньги! Вы над ней не вольны!
– Не волен? – со злобной усмешкой повторил Легри. – Сейчас посмотрим. Эй, Сэмбо, Квимбо! Всыпать этому псу, да так, чтобы он месяц очухаться не смог!
Оба великана, словно исчадия ада, со злобным ликованием схватили свою жертву. Мулатка в ужасе вскрикнула, остальные невольно поднялись с мест, глядя вслед Тому, который покорно дал вывести себя из сарая.
Поздно ночью Том, весь окровавленный, лежал один в чулане при хлопкоочистительной мастерской, заваленном поломанными инструментами, отходами хлопка и прочим мусором, скопившимся здесь за много лет.
Ночь была сырая и душная; укусы комаров, тучами круживших в чулане, бередили его раны, а жгучая жажда – самая страшная изо всех пыток – еще больше усиливала и без того нестерпимую боль, не дававшую ему ни минуты покоя.